Сомнительная полночь [сборник] - Эдмунд Купер

Потом Маркхэм только удивлялся, почему ни разу не предположил, что все может закончиться совсем не так, как он задумал, и решил, что виной тому — отсутствие у него воображения.

Он считал, что легче всего будет выстрелить ей в спину, когда она пойдет к геликару. В ней не было органического сердца, но он мог прострелить микропайл — маленькую капсулу, содержащую энергию, которая преобразовывалась в мысль и движение. И эта капсула была так же уязвима, как сердце. Знал он и то, куда надо целиться, чтобы поразить жизненные центры ее «мозга».

Уничтожить Марион-А было необходимо: слишком много ей известно о нем, слишком много мелочей, которые Соломон с удовольствием рассмотрел бы. И речь ведь не только о его безопасности, теперь он должен думать о безопасности других.

Однако Марион-А не встала и не пошла к геликару. Казалось бы, она не могла не доложить обо всем Психопропу и должна была принять его предложение. Но Марион-А теперь была непредсказуема. И она отклонила предложение.

— Да, это то, что я обязана сделать, — сказала она уже спокойным голосом. — Я обязана информировать Психопроп, что еще один человек отклоняется от принятой программы.

— Я бы не стал называть это принятой программой, — возразил Маркхэм.

— Почему нет? — вспыхнула Марион. — Как люди трактуют андроидов на свой манер, так и андроиды трактуют человеческие существа — на свой. И мы считаем, что люди тоже запрограммированы, запрограммированы наследственностью и окружением, причем ни то ни другое ими не контролируется. Но вы уникальный экземпляр, Джон. У вас программа двадцатого века, и благодаря этому вы настроены против андроидов больше, чем кто-либо другой.

— Эта дискуссия совершенно бессмысленна, — сказал Маркхэм. — Ты бы лучше ушла. — Он вдруг подумал, что у него может не хватить смелости выстрелить.

— Я не уйду, Джон.

— Что?

— Я не собираюсь докладывать Психопропу. Меня не устраивает возможный результат.

— Бог мой! Да ты понимаешь, что ты говоришь?

— Да. Я признаю, что я предпочитаю предать общество, или андроидов, или мою собственную расу — называйте это как вам угодно, — чем предать индивида, которого… которого я уважаю.

— Марион, ты с ума сошла! Я сошел с ума! Мир, похоже, перевернулся.

— Если мир кажется перевернутым, — сказала Ма-рион-А с неожиданной улыбкой, — то это, может быть, потому, что вы стоите на голове. Или вы создаете совершенно другой мир, Джон. Возможно, вам не следовало пытаться изменить мою программу с помощью такого неуместного способа, как человеческое искусство.

Маркхэм в замешательстве поднялся и стал ходить взад и вперед, не сознавая этого. В какой-то момент он споткнулся, но удержался и не упал. Не заметил Маркхэм и того, что пистолет выпал у него из кармана и некоторое время лежал в траве, стволом к Марион-А, как обвиняющий указательный палец.

Она подняла его. Ее палец оказался на спусковом крючке, и — тоже совершенно автоматически — она стала водить пистолетом вслед за движениями Маркхэма.

Заметив это и поняв, что произошло, он уставился на ствол пистолета, из которого только что собирался уничтожить ее.

— Как, черт побери, он к тебе попал?

— Бедный Джон, — сказала Марион-А странным тоном. — Вы не очень эффективны. Если вы хотите стать Беглецом — и остаться живым, — вам надо больше внимания обращать на детали.

— Я думаю, будет лучше, если ты вернешь оружие мне, — осторожно сказал он.

— Почему же? Вы собирались из него застрелить меня, я думаю. Почему бы мне не воспользоваться им против вас?

— Марион, давай прекратим эти глупости. Отдай мне пистолет.

Она продолжала крепко сжимать оружие.

— Сядьте, Джон. Если бы я побольше знала о человеческих ценностях, я бы смогла решить, что лучше: застрелить вас или нет — ради вас же. Но я о человеческих ценностях почти ничего не знаю, а теперь не могу полагаться даже на свою программу… Я не знаю, смогут ли существовать свободные люди, Джон. Но иллюзия кажется убедительной. Вот ваш пистолет. Теперь ответственность опять легла на вас.

Она протянула оружие. Маркхэм взял его, посмотрел и бросил рядом с корзинкой для ленча.

— Несколько минут назад, — сказал он, — ты призналась, что я стал для тебя важнее, че… чем твой долг.

— В это трудно поверить, — подтвердила Марион-А, — но это правда.

— И что бы я ни предпринял, ты не будешь мешать мне?

— Вы можете выразиться более определенно, — сказала Марион. — Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь вам. — Она засмеялась. — Наверное, я первый андроид-Беглец, Джон. Это нечто такое, что вам, возможно, не понять…

— Это нечто такое, что не понять никому, — сказал Маркхэм, чувствуя неясную волну облегчения. — Я боюсь, что ты больше не мой персональный андроид, Марион. Ты мой личный друг.

— Скажу вам еще одну важную вещь, Джон, — вставила она. — Я бы хотела, чтобы вы знали, что вся имеющаяся у меня информация приводит меня к заключению, что Беглецы проиграют.

— Чудеса всегда случались, — весело заметил он. — Андроид, который поддерживает пропащее дело. Этот факт ты наверняка не включила в свои расчеты.

— А также, — добавила Марион-А с неподвижной улыбкой, — я не сделала достаточного допуска на вашу программу образца двадцатого века!

Маркхэм слегка поежился и посмотрел на покрасневшее солнце, которое уже давно клонилось к закату.

— Давай-ка уберем остатки ленча, — он посмотрел на развалины. — Я бы хотел рассказать тебе, как выглядел этот коттедж сто пятьдесят лет назад. А потом, я думаю, нам надо отправляться назад, в Лондон. Поскольку ты тоже решила нарушить закон, Марион, я могу себе позволить остаться полууважаемым гражданином еще на некоторое время.

Он подошел с ней к развалинам и начал рассказывать, как все было, когда они с Кэйти провели здесь две незабываемые недели. Пока он говорил, коттедж словно вернулся к жизни, привидения стали осязаемыми. Он видел Кэйти и себя, счастливых, не думающих о неизвестном будущем, в том, далеком мире. Он видел двух влюбленных — двух знакомых незнакомцев, — валяющихся на песке, купающихся в море, в объятиях друг друга на жесткой постели в крошечной комнате, которая тогда казалась им роскошней, чем легендарные пещеры Востока.

Ему вдруг пришло в голову, что он больше не Джон Маркхэм, который создал все эти промелькнувшие миражи. Он тоже стал призраком. Только другим. И двадцать второй век был просто другим миром призраков, который, в свою очередь, медленно уплывет прочь в непроницаемые туманы времени.

Эта мысль породила чувство глубокого и горького одиночества. Но, посмотрев на Марион-А, он понял, что и она тоже будет теперь одинока. И ее одиночество будет еще огромней, чем можно представить. У него, по крайней мере, оставалось прошлое, у нее же прошлого не было, и она не могла надеяться на будущее, в котором можно было бы ожидать мира, или счастья, или любви.